Кравченко Николай Иванович

«...Чем ближе мы подъезжали к Иркутску, тем более нас волновал вопрос о возможности переезда через Байкал. Ни в Петербурге, ни в Москве ничего положительного об этом мы узнать не могли, но, находясь всего в 50-ти верстах от Иркутска, мы знали не больше.

— Проехали великолепно.

— Поверх льда вода на аршин.

— Между 6-м и 11-м апреля первый раз пройдет ледокол. Переезда нет.

Вот фразы, которые говорились нам встречными пассажирами, кондукторами и начальниками станций. Мы решили остановиться на день в Иркутске, чтобы хоть немного выяснить положение дела. <...>

На другой день по прибытии в Иркутск мы решили ехать дальше, так как по последним сведениям, полученным по почте, лёд ещё крепок и переправиться можно. Поезд уходил на Байкал в 1 ч. 55 мин. ночи, а потому, во избежание всяких неожиданностей, мы отправились из гостиницы в начале 11-го часа. Предусмотрительность оказалась нелишней, так как, подъехав к месту перевоза, мы были удивлены шумом большой толпы, собравшейся здесь и загородившей нам дальнейший путь. Переезда не было: паром не ходил. Кто-то говорил, что льдиной пробило бок плашкота и, ввиду сильного низового ветра, разведшего заметное волнение, и редких, быстро нёсшихся льдин, бедный ветеран не решался плыть с того берега сюда, а потому на сегодня сообщение прекращено совсем.

<...>Подъезжая к ст. Байкал, стоящей на самом берегу озера, трудно думать, что сейчас откроется снежная даль, справа и слева окаймлённая красивыми горами, как это увидели мы, когда наконец остановился наш поезд и мы вышли на деревянную высокую платформу. В конце виднелся огромный массив ледокола «Байкал», перевозившего во время усиленного передвижения войск по 5000 солдат зараз, а внизу, недалеко от него, на льду, —множество широких, неуклюжих саней, запряжённых парами или тройками неказистых мохнатых лошадок в жалкой верёвочной сбруе.

Глядя на снежную даль, на эти обшитые рогожей сани, на кургузых лошадок, вспомнил те чудеса, что творят эти лихие кони, наскакивая на трещины и перескакивая через них вместе с санями и седоками.

— Трещина в аршин, в два, в два с половиной им нипочём, — говорят бывалые сибиряки. — Подберёт живот, насторожит уши, распустит хвост и как птица махнёт на ту сторону. Оборвётся — зацепится передними ногами и выкарабкается. Сани не сразу тонут, так как подшиты хорошей рогожей.

Но, несмотря на всю лихость милых лошадок, все время на скаку нюхающих снег, очень многие из проезжающих тонут, а проваливаются ещё больше.

Предотвратить эти несчастья невозможно, так как трещины нередко появляются совсем неожиданно. Чаще всего это бывает, когда немного потеплеет. Иногда подо льдом слышен какой-то шум, удары и вдруг где-нибудь с страшным треском лопается лёд, образуя более или менее широкие трещины, тянущиеся на несколько вёрст.

Ненасытный Байкал ежегодно поглощает много людей. Здесь неожиданно, без всякого ветра поднимаются волнения, во время которых пропадает много рыбачьих лодок и судов, с гор срываются ураганы и часто, очень часто слышны подземные удары.

Мы взяли сани, запряжённые парой костлявых лошадок, из которых пристяжная отличалась особенно буйным нравом и лягала всех, в виду чего её хозяин во время остановок привязывал заднюю правую ногу верёвкой, и отправились по хорошему, лёгкому пути на ту сторону Байкала, на временную ст. Переёмную.

Синевшая гористая даль понемногу вырастала. Сделавши две маленькие остановки, мы часа через четыре подъехали к противоположному берегу, на котором красовалась станция. Здесь было теплее, снег почти стаял и под ногами, заставляя лошадей балансировать и постоянно спотыкаться, ползла мокрая глина.

Я вылез из саней и пошёл к станции по шпалам. На этом пути впервые я познакомился с тем, как строится временная дорога. Шпалы плясали под моими ногами, как клавиши пианино под пальцами виртуоза. Удивлённый таким оригинальным железнодорожным полотном, я стал его рассматривать внимательнее и увидел, что многие шпалы местами были укреплены щепками, но попадались и такие, которые, вместе с рельсами, висели просто на воздухе.

Дорогу, говорят, прокладывали спешно прямо по снегу, по замёрзшей земле, и потому с наступлением тепла все пришло в такой вид. А посему расстояние от ст. Переёмная до ст. Мысовая в 44 версты поезд идет в течение 3 1/2 час. По дороге всюду оползни, деревянные подпорки, дренажи.

Несмотря на все страхи и ужасы, мы преблагополучно проехали все сомнительные места. От ст. Мысовая, вокруг, вокруг которой уже выстроился целый городок, называемый теперь «Мысовск», поезда идут скорее и по расписанию. На ст. Мысовая, на берегу, устроена особая пристань, такая же, как и на ст. Байкал, к которой подходит и в которую целиком входит ледокол, благодаря чему целые поезда могут въезжать в нутро судна и в полном составе перевозиться с одного берега на другой. Могут, но, — этого не делают, так как сам огромный ледокол «Байкал» оказался выдумкой остроумной, но непригодной к делу. Во время больших береговых ветров его большая парусность мешает ему подходить к берегу и он подолгу должен отстаиваться в открытом месте.»

«Черезъ Байкалъ.

П И С Ь М О III.
Забайкалье. Вагонъ.16 февраля.

Мы тронулись со станціи Иркутскъ дальше въ 12 часовъ дня и часа черезъ три прибыли къ берегу Байкала. Справа высокимъ обрывомъ поднималась гора, а слѣва изъ-подъ толстаго слоя льда, покрывшаго все озеро, широкой полосой вырывалась многоводная и не замерзающая здѣсь рѣка Ангара. Толпа народа стояла на станціи. Ходили путейцы, казаки и жандармы, на платформѣ опять лежали въ груду сваленные чемоданы, корзины, сундуки и проч. дорожныя вещи.

Когда остановился нашъ поѣздъ, изъ него первымъ вышелъ вице-адмиралъ Макаровъ, котораго встрѣтилъ министръ путей сообщенія кн. Хилковъ, потомъ въ своей красивой енотовой папахѣ появился генсралъ Ренненкампфъ, а за нимъ повылѣзали и всѣ мы. Офицерскіе тулупы, бурки и шинели смѣшались съ натными пальто сестеръ и съ дохами немногихь штатскихъ, отправляюіцихся тоже туда, на войну.

Въ концѣ платформы, внизу широкой и большой лѣстницы, на льду стояла сотня, а можетъ и больше, различныхъ кибитокъ и саней, запряженныхъ тройками, парами и въ одиночку мохнатыхъ лошадокъ въ допотопной сбруѣ.

Нашъ ручной багажъ живо спрятали подъ облучокъ, потомъ усадили и насъ, подложили подъ ноги сѣна и закрыли тулупами, которые полагаются на каждаго пассажира. Ямщикъ взобрался на передокъ и, стегнувъ по всѣмъ по тремъ, помчалъ по гладкому, безконечному снѣжному полю. Длинной цѣпью впереди тянулись безчисленныя сани, однообразно и монотонно звенѣли колокольчики, иногда покрякивалъ или посвистывалъ ямщикъ и подстегивалъ своихъ съ виду неказистыхъ, но шустрыхъ коней.

Справа поднимались крутыми обрывами горы, чернѣла какая-то деревушка, отъ которой тянулись рельсы желѣзной дороги, проложенной черезъ Байкалъ, а слѣва былъ виденъ длинный рядъ телефонныхъ столбовъ съ фонарями, идущихъ до станціи Забайкальской дороги Танхой.

Навстрѣчу попадались обозы съ зерномъ, съ пассажирскими вещами, наконецъ сани съ пассажирами, почти совсѣмъ скрытыми подъ цѣлымъ ворохомъ войлоковъ, полушубковъ и одѣялъ. Было 25 град. мороза. Зимнее холодное солнце точно ласкало безконечный пейзажъ и обливало все своимъ желтоватымъ свѣтомъ, бросая отъ коней, саней, телефонныхъ столбовъ и кусковъ прозрачнаго бирюзоваго льда длинныя синія-синія тѣни.

Часто въ сторонѣ отъ дороги виднѣлись полуобглоданные трупы павшихъ лошадей, надъ которыми кружились и прыгали дерзкіе вороны, оспаривая лучшіе куски у еще болѣе дерзкихъ и голодныхъ собакъ, цѣлыми стаями перебѣгающихъ съ мѣста на мѣсто; иногда валялись только лошадиная нога, голова или копыто.

До половины дороги, гдѣ построена на льду станція „Середина", путь гладкій, легкій и лошадки бѣгутъ весело, на ходу нюхая снѣгъ. Потомъ — общая остановка. Отдыхаютъ заморившіеся кони, сдѣлавшіе безъ передышки болѣе двадцати верстъ, отдыхаютъ и согрѣваются путешественники, у которыхъ давно затекли и почти замерзли неподвижныя ноги, обутыя въ валенки и прикрытыя цѣлымъ ворохомъ теплыхъ вещей.

Подъѣхавши къ бараку, мы протискались между санями и вошли въ просторное помѣщеніе съ низкимъ потолкомъ. Здѣсь за столомъ на деренянныхъ скамьяхъ уже сидѣли адмиралъ Макаровъ, генералъ Ренненкампфъ и всѣ прочіе, успѣвшіе выѣхать раньше. Пахло тепломъ, паромъ, виномъ. Тарелка горячнхъ сибирскихъ пельменей, вареная нельма и нѣсколько стакановъ чаю подкрѣпили и согрѣли насъ. Было тѣсно, сидѣли почти вплотную, но никто не жаловался, и когда подъѣхали сестрицы, всѣ охотно еще болѣе потѣснились и дали мѣсто вновь прибывшимъ.

Черезъ полчаса двинулись дальше. Опять зазвенѣли колокольчики, заскрипѣлъ подъ полозьями снѣгъ, и мы внонь понеслись по широкому снѣжному полю, уже освѣщенному луной. Получившіе по доброй чаркѣ водки, ямщики чаще постегивали коней и, покрикивая да посвистывая, мчали насъ все дальше и дальше. Длинный рядъ фонарей, висѣвшихъ черезъ каждыя полверсты на столбахъ, указывалъ намъ путь къ виднѣвшемуся сѣрымъ силуэтомъ гористому берегу.

Морозъ крѣпчалъ. Нашъ ямщикъ напялилъ на себя какую-то чудовищную шубу, кажется сшитую изъ собачьихъ шкуръ, и сталъ все чаще и чаще нахлестывать лошадей. Вдали замелькали огни желѣзнодорожной станціи и скоро, переѣхавши черезъ мостикъ, переброшенный черезъ трещину во льду, мы поднялись на берегъ и остановились у освѣщенной электрическими фонарями станціи Танхой, въ буфетѣ которой насъ ожидалъ горячій ужинъ и чай.

Черезъ Байкалъ по льду ежедневно проходятъ тысячи солдатъ, для которыхъ на пути построено пять теплыхъ бараковъ съ чаемъ и горячей пищей.По желѣзной дорогѣ, вагоны которой передвигаются лошадьми, провозятся только провіантъ и припасы.

Станція Танхой — начало Забайкальской дороги. Раньше эта линія начиналась со станціи Переемная, а года три-четыре назадъ — станціей Мысовая.»