Об итальянском архиве Марии Павловны и
Александра Сергеевича Боткиных

В процессе работы над подготовкой мемориальной выставки, посвящённой братьям Третьяковым, был обнаружен архив младшей дочери Павла Михайловича Третьякова Марии Павловны Боткиной (1875–1952) и её мужа Александра Сергеевича Боткина (1866–1936) — сына известного врача-клинициста Сергея Петровича Боткина. Последние годы жизни супруги провели в эмиграции в Италии. В публикациях советского времени об этом умалчивалось, поскольку Боткины покинули Россию после революции. Сведения о младшей дочери основателя Третьяковской галереи были крайне скудны. Даже дата её венчания называлась предположительно; не было точно известно, где и в каком году она скончалась (место смерти не указывалось или указывалось ошибочно — Франция).

Маша Третьякова в детстве часто гостила в Абрамцеве. Она была ровесницей и подружкой Веруши Мамонтовой [7], изображённой на картине В. А. Серова «Девочка с персиками». Дружила и с Маргошей — будущей Маргаритой Кирилловной Морозовой, урожденной Мамонтовой.

С ранних лет Маша была независимой, серьёзной и авторитетной девочкой. Вера Николаевна Третьякова в посланиях к мужу называла дочь «наша бойкая Машута» [8]. Несмотря на то, что Вера Павловна Зилоти писала свои воспоминания в Нью-Йорке и не была скована цензурными запретами, о сестре Маше она почти не упоминала. Её мемуары закончились годом замужества, когда младшей сестре исполнилось 12 лет. Александра Павловна Боткина работала над своей книгой в Москве в то время, когда нежелательно было любое упоминание о родственнице, живущей за границей.

В ОР ГТГ хранятся письма маленькой Маши родителям за границу, из которых понятно, что она занималась французским, немецким и английским языками (некоторые её детские письма, как, впрочем, и стихи, написаны на французском), а также рисованием, танцами и музыкой; став постарше, обучалась игре на фортепиано, мандолине и лире.

Когда в 1880-х годах Третьяковы начали вывозить старших дочерей — Веру, Сашу, а потом и Любу — за границу, младшие дети — Маша и Ваня — оставались дома. Вера Павловна вспоминала, как грустно было расставаться с ними: «...оба, красивые и милые, вносили столько радости в жизнь своих старших сестёр» [9]. Она не пыталась характеризовать Машу отдельно от Вани: «наши маленькие любимцы», «оба такие прелестные, обаятельно-красивые и милые», имена «Маша и Ваня — звучали... сказочно» [10].

Из писем Веры Николаевны становится известно, что родители очень тревожились о здоровье младшей дочери. Павел Михайлович называл её простуды «нашими семейными несообразностями». Супруги переживали по поводу болезненного внешнего вида уже двадцатилетней Марии Павловны. «Маша моя чувствует... себя без перемен, только аппетит похуже. Железо аккуратно принимает» [11], — сообщала Вера Николаевна мужу в 1895 году. Осенью 1897-го она писала Павлу Михайловичу: «Ты беспокоишься о Маше, здорова ли она. Она, слава Богу, исправна, весела, развлекается, как только может» [12].

Со второй половины 1890-х годов (после замужества сестры Любы в 1894-м) Мария ухаживала за родителями, ездила с отцом в Санкт-Петербург, сопровождала Веру Николаевну в поездках за границу (то погостить в Париж или в Антверпен, то на лечение на юг Франции). В письме из Канн Вера Николаевна рассказывала мужу, как Маша учится играть на бильярде, что во Франции это «принято», что это «весело и забавно» [13]. Судя по следующему её письму, Павел Михайлович остался недоволен, и супруге пришлось оправдываться: «Пока Маша молода пусть... даже на билиарде поиграет, это все-таки движение здоровое, как говорят. У нас в Москве жизнь пойдет другая. А что я сама стою за искусства, ты это знаешь: но если у нее есть способный глаз, так уж это её индивидуальность... Слава Богу, не лишена она и других способностей, только обстоятельства не дали им блестяще развиться. В жизни она не будет глупа, а будет постарше, будет благоразумнее. Уж больно она проста и искренна по натуре — это достоинство тоже сгладится с годами» [14]. Об особой заботе Веры Николаевны о Марише, как она называла младшую дочь, свидетельствует присылка живых цветов из Ниццы в Москву в январе к её именинам.

Маша состояла в переписке с сестрами, сообщала о всех домашних новостях. «Тебе, наверное, Маша писала все подробности о моей болезни, вдруг налетевшей, никак не понимаю, почему так встревожила она Машу, я же сам ни капельки не тревожился и все время был совершенно покоен...» [15] — заметил Павел Михайлович Александре Павловне Боткиной в 1897 году. У Маши сложились особые отношения с отцом. «За Маришу радуюсь, что она чувствует твое настроение» [16], — писала мужу Вера Николаевна. В 1890-е годы отец и дочь часто посещали музыкальные концерты, выставки, много путешествовали. Марии, привыкшей к обществу Павла Михайловича, не хватало отца при осмотре музеев. «Я очень жалею, что тебя здесь нет, с тобой в тысячу раз интереснее осматривать» [17], — сетовала она.

Мария Павловна активно участвовала в общественной деятельности. В 1894 году вместе с Любовью Павловной она представляла семью Третьяковых на организованном МОЛХ Первом съезде русских художников и любителей художеств, созванном по поводу дара галереи П. М. и С. М. Третьяковых Москве. Как и старшие сестры, Маша занималась благотворительностью, помогала при переводе каталогов Третьяковской галереи на иностранные языки. «Мариша моя ужасно довольна жизнью, — писала Вера Николаевна мужу в 1896 году, — переводит с Сашей [А.П. Боткиной] каталог и школой занята, и говорит: вот что значит иметь одно дело определённое и как весело!» [18].

Суждения Марии Павловны, несмотря на то что она была младшей в семье, воспринимались с уважением. «Я, Маша, Васнецов и сам папа — одинакового мнения...» [19] — сообщала Александра Павловна Боткина о последней перемене в экспозиции. После смерти отца вместе со старшими сестрами Мария Павловна в 1899 году участвовала в заседаниях Совета Третьяковской галереи с правом совещательного голоса [20]. Она была привлечена к сбору материалов для издания биографии Павла Михайловича (не осуществлено). Для составления жизнеописания отца по заданию Ильи Семеновича Остроухова Мария Павловна навещала Софью Михайловну Каминскую (урожденную Третьякову), но из-за плохого самочувствия тётушки не нашла возможным «снять с неё известные показания» [21].

Немногочисленные письма Марии Павловны достаточно кратки и носят деловой характер. Как и Павел Михайлович, она откладывала все разговоры до личной встречи. Будучи замужем и часто приезжая в Москву из Петербурга, не очень любила посещать старых знакомых и всегда извинялась, что приходится отказываться и переносить визиты до следующего раза. В ОР ГТГ хранится письмо Остроухова, в котором он жалуется Александре Павловне Боткиной на «отдаление» родственников: «Где Саша [А. С. Боткин] с Марией Павловной? Какие-то они становятся чужие: ни слова, ни строчки...» [22]. Он обижается на Марию Павловну за то, что та редко отзывается на приглашения. Буквально через несколько дней она отправляет Остроухову письмо, в котором, ссылаясь на плохое самочувствие, на год откладывает встречу [23], и, по-видимому, именно в это время уезжает с мужем в длительное путешествие.

Александр Сергеевич Боткин, напротив, с удовольствием вступал в переписку, судя по документам, хранящимся в ОР ГТГ и РГАЛИ. Вера Николаевна Третьякова познакомилась с ним, видимо, около 1890 года. Вскоре после свадьбы Александры Павловны Третьяковой и Сергея Сергеевича Боткина, состоявшейся 22 сентября 1890 года, Вера Николаевна получила от Александра Сергеевича теплое послание: «...пишу не с тем, чтобы сообщить Вам, что экзамен мой удачно сошел, а с тем, чтобы сообщиться с Вами, узнать как Вы живете- можете, узнать от Вас нет ли сведений о наших милых молодых, поблагодарить Вас, наконец, за то родственное радушие, которым согрели Вы нас у себя. Вы точно предугадали мою мысль и как раз сегодня — когда я уже хотел Вам начать писать — пришло Ваше письмо. И оно страшно обрадовало меня — не только этим, что у Вас обстоит почти благополучно — но и прямо тем, что вот за все время как я у себя в первый раз повеяло на меня что-то радушное, родственное. Не удивляйтесь, что я говорю: "в первый раз" — да, это так потому, что с московскими родными я почему-то никогда не был в переписке, а с петербургскими, по-видимому, никогда и не буду за исключением одного дяди Миши [М. П. Боткина], но ведь и он иногда хворает...» [24].

Спустя некоторое время, летом и осенью 1894 года, описывая жизнь в Куракино, Вера Николаевна уже не скрывала своих симпатий к Александру Сергеевичу: «Вот рады были ему! Сколько парадоксов... Рассказ про его путешествие равняется по интересу сказкам Жюля Верна. Молодец он!» [25]. Одно время она была обеспокоена известиями о том, что Александр собрался жениться на Дуне Рукавишниковой, однако эти слухи не подтвердились. Собираясь в Петербург с Машей, Вера Николаевна Третьякова писала мужу: «Александр и Виктор [младший из братьев Боткиных]... будут в Петербурге... общество особенно Александра Сергеевича очень интересно» [26]. Узнав о приготовлениях Боткина к научной экспедиции на Енисей, она вместе с дочерью навестила его в Петербурге. Осенью 1897 года, за несколько месяцев до свадьбы Марии и Александра, Вера Николаевна упоминала о нем в каждом письме: «Тогда же обедал у нас Александр Сергеевич Боткин, целый день провел он» [27]; «Александр Сергеевич Боткин... дурил и рассказывал много» [28]. Надо сказать, что и Павел Михайлович с особой теплотой отзывался о будущем зяте: «Сию минуту навестил меня Александр Сергеевич, смотрит молодцом, очень рад был увидать его» [29].

Личность Марии Павловны обладала особой притягательностью для художников. Её графический портрет, созданный В. А. Серовым в 1905 году, находится в собрании Государственного Русского музея. В Государственной Третьяковской галерее есть маленький эскиз к неосуществлённому живописному изображению Марии Павловны «сея лирой при вечернем освещении» [30] (по выражению Веры Николаевны). Эскиз был исполнен М. А. Врубелем [31] в 1894 году, когда Третьяковы отдыхали в Италии. В 1957 году Андрей Бакст (сын Любови Павловны Гриценко-Бакст), живший во Франции, преподнес его в дар Государственной Третьяковской галерее.

Третий портрет хранился в семье Боткиных в Италии вместе с самыми дорогими Марии Павловне фотографиями и документами, по-видимому, до самой её смерти. Исполненный в свободной живописной манере, он не был окончен и, вероятно, поэтому не подписан художником. По некоторым признакам его хотелось бы отнести к кисти Репина. Стилистически эту работу можно датировать серединой 1900-х годов, т. е. тем временем, когда семья Боткиных жила в местечке Териоки, поблизости от имения Репина «Пенаты». По данным крупнейшего знатока жизни и творчества Репина Елены Владимировны Кириллиной, имя Марии Павловны Боткиной в летописи «Пенат» не встречается. Однако окончательное суждение об авторстве можно будет вынести только после проведения серьезной технико-технологической экспертизы.

Знакомство с архивом Боткиных, насчитывающим 2980 единиц хранения, было кратким [32], и тем не менее часть материалов удалось ксерокопировать, а некоторые законспектировать. Самые ранние документы (о вступлении предков Александра Сергеевича Боткина в права наследства) датируются 1822 годом, самые поздние — концом 1940-х.

Можно условно разделить архив на три блока. Первый связан с официальными документами семьи. Прежде всего, это паспорта, позволяющие проследить многочисленные переезды Боткиных по Европе (Италии, Франции, Швейцарии, Испании) в поисках места жительства. В одном из них дочь Боткиных Марианна (1905–1947) записана гражданкой Франции, в другом — Финляндии. В 1923 году они еще живут в одной из гостиниц Ниццы, но присматривают земельный участок для покупки и строительства собственного дома. Согласно документам, Боткины обосновались в Сан-Ремо с 31 марта 1927 года. Во второй половине 1920-х Александр Сергеевич пытался отсудить свое любимое имение в финских Териоках (после того, как он добился этого в 1931 году, Мария Павловна с дочерью посетили имение).

К первому блоку документов относятся также финансовые бумаги, банковские счета, чеки, ассигнации, доверенности, завещания, визитные карточки отца и братьев Боткиных и многое другое. Показательна для характеристики той поры и понимания самоощущения русских эмигрантов бумага из Banco di Roma, поступившая на имя Александра Сергеевича 21 октября 1919 года: «Ваш финансовый счет закончился в марте 1918 г. Вам требуется заново открыть счет». Отметим особенно важный для семейной летописи документ — свидетельство о венчании Марии Павловны и Александра Сергеевича, из которого стало известно, что это событие состоялось 7 января 1898 года в Каменоостровской церкви в Санкт-Петербурге.

Второй блок архивных документов связан с научной деятельностью Александра Сергеевича Боткина. К нему следует отнести работы, опубликованные в России до 1917 года, в частности диссертацию и результаты исследований, проведенных в экспедициях 1890-х — начала 1900-х годов, а также книгу «Жизнь Вселенной и человека», изданную им на французском языке в Ницце (1928).

Подробно рассматривать эту группу материалов не имеет смысла, поскольку они частично использованы в уже упомянутой монографии Б. Ф. Егорова. Отметим лишь два документа, несомненно обогатившие представление о научно-исследовательской деятельности Боткина и характеризующие его как разносторонне одаренного учёного, конструктора и патриота.

Один из них – копия послужного списка, в котором отражены все чины, звания и награды Александра Сергеевича с 1890 года, т. е. с момента поступления на службу «по военно-медицинскому ведомству». Он числился помощником начальника гидрографической экспедиции по изучению устьев рек Енисея и Оби и части Карского моря (с 1893), затем был прикомандирован к Главному гидрографическому управлению (с 1895), в дальнейшем стал помощником начальника гидрографической научно-исследовательской экспедиции Байкальского озера (с 1897). О «естественно-исторических исследованиях» лейтенанта Боткина была впоследствии издана серия книг.

В 1900 году на Балтийском заводе Александр Сергеевич демонстрировал императору Николаю II свое изобретение — подводную лодку. В 1904-м показывал царю «различные приспособления и изобретения по походной военно-морской и санитарной части» — от солдатской палатки до «полуавтоматического пулемета Маузера». Изобретения Боткина применялись в армии и на флоте во время Русско-японской войны. В 1904 году он приступил к постройке (на свои средства) подводной и полуподводной лодки особого типа, а в 1905-м пожертвовал её флоту и отправил на Дальний Восток. Тогда же в связи с болезнью Александр Сергеевич подал в отставку. Соответствующий документ, заверенный нотариусом, датирован 1906 годом.

Второй документ — заявление 1931 года о выходе из Центрального комитета по обеспечению высшего образования русскому юношеству в эмиграции «по причине отсутствия средств для выдачи стипендий русским студентам, которых необходимо готовить для будущей родины». Александр Сергеевич считал невозможным для себя продолжать числиться в рядах комитета и бездействовать. В конце письма он выражает надежду «на падение преступной власти, закабалившей русский народ и растлевающей и разоряющей Россию».

Третий блок архивных материалов посвящен жизни семьи и, прежде всего, самой Марии Павловне. В него входит более 50 её писем к мужу, датированных концом 1919 — началом 1920-х годов, когда Александр Сергеевич жил в Лозанне (где, вероятно, перенес операцию), а Мария Павловна с дочерью Марианной – во Фраскати (Италия). Боткина волнуется, когда по нескольку дней не получает известий от мужа. Традиция переписываться каждый день, находясь в разлуке, поддерживалась супругами Боткиными, как и старшим поколением семьи Третьяковых. Мария Павловна называла мужа «дорогой адмирал», Марианна пишет отцу на французском языке.

Супруги Боткины тогда ещё надеялись, что прежний режим в России будет восстановлен и им удастся вернуться на родину. Их письма пронизаны болью по поводу происходящего. «Слава Богу! Что живем тут. Что завтра будет, один Бог знает!» — восклицает Мария Павловна. В письмах 1920 года из Фраскати она признается: «...тоска на душе смертная... теперь мне все равно, что бы ни было со мной, то уж не я, да и что за интерес жить, влачить... существование, авось еще хоть немного пригожусь Марианне... а там и на покой... Все вижу перед собой отца своего, маму, нашу престольную Москву, детство и молодость в Куракино и точно разрывается что-то внутри, хоть бы выплакаться...» — а также выражает возмущение по поводу политической ситуации: «Я прямо деморализована. Ничего не могу делать, только и думаю о том, что было там в Крыму. Разве не провокация сплошная?! Колчак предан французами, Врангель [неразб.] Юденич был предан англичанами, Деникин ими поддерживался [не- разб.]. Новая фаза начинается, посмотрим, что будет, для истории это нормально вероятно, а для нас?» Порой в её словах звучит безысходность: «...терять нам больше нечего, все что будет теперь выходить, будет не плюс и не минус, дальше нам некуда идти... то что было не вернётся... теперь будет какое-то новое государство... И чем [больше] Россия будет непохожа на прежнюю, тем лучше, легче на душе, а та останется дорогой покойницей... Зачем было провоцировать Колчака, Юденича, Деникина и Врангеля... сколько жизней осталось бы, нужных для будущей России! Очевидно, все выгодно, что они перебиты». В одном из писем Боткина сообщает мужу о вещах, украденных из имения в Крыму: «От большевиков убереглись вещи, а от своих пропали! Я на них не рассчитывала давно». Далее описываются болезни, смерти, разводы, которые пережили близкие и знакомые, чьи имена она зашифровала инициалами. Мария Павловна удивляется, когда знакомые не говорят о политике, в то время как все её мысли поглощены судьбой России.

К «семейному» блоку архива относятся также письма к супругам Боткиным, благодаря которым проясняется круг их общения в эмиграции. В числе этих документов — письма Александра Ильича и Веры Павловны Зилоти, их детей (они часто приезжали в Сан-Ремо и встречались с Боткиными в Ницце), письма Александры Павловны Боткиной, Любови Павловны Гриценко, Петра Сергеевича Боткина (брата Александра Сергеевича Боткина), его жены Фани, Николая Якунчикова, который, по словам Марии Павловны, много интересного рассказывал про Общество Красного Креста. Особо ценными реликвиями для Марии Павловны были письма родителей: четыре — от Павла Михайловича и одно — от Веры Николаевны.

Марианна также состояла в активной переписке, прежде всего с отцом в период разлуки. Сохранилось несколько адресованных ей писем от корреспондентки, которая называла себя то Синичкой, то сестричкой, а Александра Сергеевича — тюленем (видимо, в связи с его любовью к Арктике). Вероятно, это дочь Любови Павловны Гриценко Марина. После отъезда из России в 1922 году Любовь Павловна и её дети, Марина и Андрей, некоторое время жили вместе с Боткиными в Сан-Ремо. Затем дети разъехались, а Любовь Павловна скончалась в доме сестры в 1928 году.

В архиве имеется целый ряд писем и открыток от неизвестных корреспондентов, зачастую подписанных инициалами. Они рисуют безрадостную картину жизни в эмиграции, полную переживаний о дне сегодняшнем и о прошедшем, страха по поводу неизвестности в будущем. Так, например, поздравление с днем ангела (от Е. Лебедевой из Нью-Йорка) завершается выразительной припиской: «Ни Вы, ни я эти дни больше не празднуем». Но были и добрые вести. Например, письмо из Парижа от неизвестного лица о том, что нашлись Татьяна и Глеб — дети Евгения Сергеевича Боткина (брата А. С. Боткина), расстрелянного в 1918 году вместе с царской семьей; несколько писем самой Татьяны Евгеньевны Мельник-Боткиной, в которых она рассказывает о том, как тяжело жила во Владивостоке, как вышла замуж за молодого офицера и что теперь очень счастлива. Один из близких знакомых Александра Сергеевича Боткина, осваивавший профессию таксиста, предлагал и ему этим заняться. Письмо датировано 1925 годом; видимо, в то время Боткины уже столкнулись с нуждой. Кто-то из корреспондентов сообщает, что нашел работу и потому не приедет к ним в Сан-Ремо на праздник, однако не уверен, что не будет обманут вновь. В 1920-е годы еще приходят письма из России с видами Крыма и откровенными воспоминаниями о прошлом, открытки с репродукциями картин из Третьяковской галереи. В архиве имеется открытка, подписанная инициалами В. С. (с фотопортретом Н. К. Крупской и почтовым штампом Ленинграда), весьма ироничного содержания: «Может быть, у Вас нет фото Крупской, жены, а теперь вдовы Ленина. Посылаю Вам. Всего лучшего».

Особую ценность представляет коллекция семейных фотографий, которые позволяют составить впечатление об увлечениях, интересах, твердом характере Марии Павловны (о выносливости дочери говорила еще Вера Николаевна Третьякова). Вместе с мужем Боткина участвовала во многих исследовательских экспедициях, была на строительстве Транссибирской магистрали. Вот где пригодился её крутой нрав! На фотографиях Мария Павловна запечатлена среди снегов и льдов (несколько зимних месяцев она провела в маленьком домике научной базы недалеко от станции Лиственничная на берегу Байкала). Один из альбомов посвящен совместному кругосветному путешествию Марии Павловны и Александра Сергеевича.

Фотографии не датированы, однако по письмам выясняется, что путешествие состоялось в 1900–1901 годах. Есть сведения о том, что Мария Павловна неоднократно подменяла своего мужа при выполнении им миссии курьера Белой армии при правительстве союзников, когда он переправлял оружие воюющим. Конечно, эта информация требует проверки. Несколько альбомов относятся ко второй половине 1900-х — началу 1910-х годов, их датировки определяются приблизительно по возрасту Марианны Боткиной. Фотографии сохранили для нас сцены спокойной домашней жизни Марии Павловны в Териоках, где она растила свою дочь.

Отдельная группа фотографий представляет большой интерес для изучения жизни семьи Третьяковых: летний пикник на даче Николая Сергеевича Третьякова на Клязьме с участием Веры Николаевны и Павла Михайловича Третьяковых; Любовь Павловна Гриценко и Александра Павловна Боткина за чайным столом в гостях у Николая Константиновича Кашина в Костроме; Любовь Павловна и Николай Николаевич Гриценко, Александра Павловна Боткина, Николай Васильевич Неврев и Николай Константинович Кашин на набережной в Костроме; Нижегородская выставка (вид сверху; узнаваемы фигуры родителей Марии Павловны).

В 2004 году вышла в свет книга Б. Ф. Егорова «Боткины» [33]. При написании главы, посвященной Александру Сергеевичу, исследователь использовал материалы монографии, изданной на итальянском языке в 1996 году [34], предположив, что её автор [35] владеет семейным архивом. Факты, приведенные в итальянской монографии, значительно расширили прежние представления о жизни и деятельности Боткина как до революции, так и после нее. Но, к сожалению, сведения о Марии Павловне по-прежнему были незначительными [36].

Генеральный консул России в Генуе Н. К. Тавтумадзе помог Третьяковской галерее связаться с нынешней владелицей архива Кьярой Заоли, которая сообщила, что документы более 50 лет хранятся в её семье. Как выяснилось, родители Кьяры совсем не случайно стали владельцами архива.

Лучиано Заоли [37] был знаком с Александром Сергеевичем Боткиным. Но в 2005 году он был серьезно болен, а летом следующего года скончался. Кое-что синьор Заоли успел рассказать, хотя говорил он мало и честно признавался, если чего-то не знал или не помнил (основные сведения предоставила его дочь). По словам Лучиано, будучи мальчишкой и живя рядом с Боткиными в предместьях Сан-Ремо на берегу Средиземного моря, он помогал Александру Сергеевичу спускать на воду маленькую лодочку, на которой супруги Боткины по вечерам любили отправляться на прогулку. Его жена Амелия не застала Александра Боткина (она приехала в Сан-Ремо после Второй мировой войны), но дружила с Марией Павловной, которая много рассказывала о своем муже. Амелия пообещала издать книгу об Александре Сергеевиче.

Её книга «Александр Сергеевич Боткин — поверенный царя Николая II в научных, политических и военных делах» вышла в свет на волне интереса к России, спустя 44 года после смерти Марии Павловны [38]. Идея этой монографии состояла в том, чтобы связать жизнь Александра Сергеевича Боткина с жизнью и деятельностью Николая II. Ради придания изданию большей популярности Заоли привлекла и другой архив, не имеющий отношения ни к семье Боткиных, ни к императорской фамилии. В книгу закралось множество исторических неточностей и серьезных ошибок, то ли потому, что Амелия не владела русским языком, то ли из соображений конъюнктуры. Но несмотря на это, монография ценна тем, что в нее вошли воспоминания Марии Павловны, записанные с её слов, а также ряд фотографий из архива Боткиных, принадлежащих семье Заоли.

После трагической гибели дочери в 1947 году Мария Павловна составила бумагу (никем не заверенную), по которой Лучиано Заоли стал её душеприказчиком и получил право распоряжаться всем её движимым и недвижимым имуществом. А после смерти самой Боткиной синьор Заоли продал её дом и на полученные деньги приобрел землю на скалистом берегу у самого моря в маленькой деревушке Бордигера недалеко от границы с Францией. Спустя год Лучиано и Амелия поженились. Именно их семье, по словам Кьяры, после смерти Марии Павловны перешли мебель, картины, одежда, книги и ценнейший архив семьи Боткиных. Она же рассказала, что в 1968 году на дом Заоли с гор сошел мощный селевой поток. Дом в буквальном смысле опустел: в море было унесено все, что находилось в комнатах, в том числе и имущество семьи Боткиных, которое занимало отдельное помещение. Помимо мебели и картин в дорогих рамах в доме хранились старинные сундуки и баулы, полные бумаг, писем, фотографий и многочисленных платьев Марии Павловны, украшенных полудрагоценными камнями (Кьяра в детстве любила наряжаться в них тайком от матери), были и драгоценности. Так ли это или имущество Боткиных было продано, мы сегодня уже не узнаем.

По словам Кьяры, меньшая часть архива находилась в другом, служебном (верхнем), доме и потому не была затронута селевым потоком. Скорее всего, самые ценные документы Мария Павловна хранила при себе до смерти, и потому они оказались отделены от остальных вещей, которые, по-видимому, постепенно переходили в собственность Лучиано Заоли еще при жизни Боткиной. После смерти Александра Сергеевича Мария Павловна стала особенно нуждаться в средствах, и в этих обстоятельствах синьор Заоли смог её поддержать. Русские люди, находясь в эмиграции, оказывались в своего рода изоляции, им очень сложно было самостоятельно продавать свое имущество по реальной стоимости. Легко догадаться, что Лучиано Заоли стал для Марии Павловны посредником, который осуществлял связь с внешним миром.

По его воспоминаниям, после смерти мужа Мария Павловна вела весьма замкнутый образ жизни: общалась избирательно, была молчалива и даже немного жестка. В доме всегда висело расписание, в котором регламентировалось, как «следует жить по часам», и Мария Павловна в течение многих лет строго его придерживалась. Вероятно, это очень утомляло свободолюбивую Марианну. Судя по письмам 1920-х — начала 1930-х годов, она была весьма весёлым человеком, обладавшим игривым умом и тонким юмором. Личная жизнь Марианны не сложилась. Лучиано Заоли рассказывал, что она почти всегда была одна, в конце жизни страдала нервной болезнью, делала попытки к самоубийству.

Сохранились воспоминания представителей русской колонии в Сан-Ремо, знавших Марию Павловну. Они сообщали, что Боткина долгое время была старостой русской православной церкви Христа Спасителя [39], однако синьор Заоли сказал, что ему об этом ничего не известно. По поводу того, что, по свидетельствам мемуаристов, мать и дочь одевались, как монахини, во все черное, Лучиано Заоли заметил, что в одежде Мария Павловна никак не выделялась.

Долгое время в семье Боткиных существовала традиция пить чай ровно в 5 часов вечера. Во второй половине 1920-х — 1930-е годы, когда семья только обосновалась в Сан-Ремо, у них часто бывали гости. В большом доме Боткиных собирались и подолгу жили друзья, знакомые, родственники. В последние годы к Марии Павловне гости приезжали редко.

Лучиано Заоли вспоминал, что преждевременная гибель единственной дочери сделала Марию Павловну еще более закрытой. Она жила вместе с Варварой Алексеевной Парамоновой, которая преданно служила ей с начала 1900-х годов, а возможно и раньше. Надо сказать, что Третьяковы умели общаться с прислугой, работавшей у них десятилетиями. После смерти Марии Павловны Варвара Алексеевна прожила семь лет в доме синьора Заоли. Похоронена семья Боткиных вместе с няней в одной могиле-саркофаге на кладбище Фоче в Сан-Ремо [40]. Это захоронение сохранилось.

Рассказ Лучиано и Кьяры Заоли подтверждается письмом А. Л. Бакста к М. Н. Гриценко из Парижа от 14 октября 1956 г.: «Марычша, моя любимая милая Марычша, никто не знает настоящей причины, в 48, если не ошибаюсь, году утопилась в Сан Ремо на Passo o Poggio. Тетя Маша милая умерла зимой 51–52 года, буквально с горя, сердце сдало; да так оно и лучше, слишком уж она одна мучилась и морально и физически, сделалась маленькой согбенной старушкой со страшными язвами на ногах и прекрасным скорбным лицом, очень Третьяковским. Как она мне стала близка эти последние раза что я её видел и как напоминала нашу маму. Варенька еще жива, ей за 90 лет, живет у итальянцев — воспитанников вроде тети Маши и Марычши, кот. за ней хорошо ходили (и помогали им во время войны) и унаследовали дом, что я считаю справедливым; не все с этим согласны, понятно» [41].

На сегодняшний день переговоры Государственной Третьяковской галереи с Кьярой Заоли о приобретении архива не увенчались успехом. Неизвестно, состоится ли приобретение архива в будущем, какова судьба живописного портрета Марии Павловны, но так или иначе обнаруженный итальянский архив поведал не только о том, как сложилась судьба семьи после революции, но и позволил во многом расширить наши представления о семейной жизни Боткиных, в особенности о Марии Павловне, заставил еще раз по-новому взглянуть на её жизнь и окружение.

1 О ближайших родственниках П. М. Третьякова см. разд. «Родословие семьи Третьяковых» в изд.: Павел и Сергей Третьяковы. Жизнь. Коллекция. Музей: К 150-летию Третьяковской галереи / авт. вступ. ст., сост. Т. В. Юденкова. М., 2006. С. 434–442.
2 Зилоти В. П. В доме Третьякова. М., 1998 (далее – Зилоти); Боткина А. П. Павел Михайлович Третьяков в жизни и искусстве. М., 1995 (далее – Боткина).
3 Из последних изданий назовем: Серебряный век в фотографиях А. П. Боткиной / авт.-сост. Е. С. Хохлова. М., 1998; Егоров Б. Ф. Боткины. СПб., 2004. (Преданья русского семейства); Верховская И. Сергей Боткин. «Их сближали интересы к искусству» // Русское искусство. 2008. No 1. С. 72–81.
4 Зилоти А. И. Воспоминания и письма. Л., 1963.
5 См.: Теркель Е. А. Семейный архив Л. П. Гриценко-Бакст (урожд. Третьяковой)// Вестник архивиста. 2002. No 1. С. 159–194.
6 Русское искусство. 2008. No 1.
7 См.: Зилоти. С. 99.
8 Цит. по: Боткина. С. 134.
9 Цит. по: Зилоти. С. 131.
10 Зилоти. С. 161.
11 ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 6580.
12 ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 6745.
13 ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 6463.
14 ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 6523.
15 ОР ГТГ. Ф. 48. Ед. хр. 830.
16 ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 6391.
17 ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 6411.
18 ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 6632.
19 Боткина. С. 245.
20 См.: ОР ГТГ. Ф. 90. Ед. хр. 454.
21 ОР ГТГ. Ф. 48. Ед. хр. 135; см. также: РГАЛИ. Ф. 822. Оп. 1. Ед. хр. 263. Л. 8.
22 ОР ГТГ. Ф. 48. Ед. хр. 117.
23 См.: РГАЛИ. Ф. 822. Оп. 1. Ед. хр. 263. Л. 5.
24 ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 5386.
25 ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 6575.
26 ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 6577.
27 ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 6746.
28 ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 6745.
29 ОР ГТГ. Ф. 48. Ед. хр. 818.
30 ОР ГТГ. Ф. 1. Ед. хр. 6548.
31 См.: Гусарова А.П. Новое о Врубеле. К истории создания эскиза портрета М.П.Боткиной // Сообщения Государственной Третьяковской галереи. М., 1995. С. 96–101.
32 Дирекция Государственной Третьяковской галереи дважды командировала автора настоящей статьи в Италию: осенью 2005 года и летом 2006-го. В первый раз владелица архива К. Заоли выделила для ознакомления с материалами два дня с 11 до 17 часов. Во второй раз для предварительного разбора архива и подсчета общего количества документов в Италию на несколько дней ездили также заведующая отделом живописи второй половины XIX — начала XX века Г. С. Чурак и старший научный сотрудник ОР ГТГ Е. А. Теркель.
33 См. прим. 3.
34 Zaoli Amelia Battistelli. Uomini che hanno fatto la storia il Dr. Aleksandr Sergeevič Botkin. Capitano di Fregata, Addetto Scientifico, Politico e Militare della Zar Nicola II. Sanremo, 1996.
35 Амелия Баттистелли Заоли (13.03.1917, Рим – 10.03.2003, Сан-Ремо) — филолог, археолог, преподаватель.
36 «Сестры Александры Павловны [Боткиной] тоже вышли замуж за достойных лиц: Мария стала женой Александра Сергеевича Боткина (такие случаи – две сестры за двумя братьями – не часты...)» (Егоров Б.Ф. Указ. соч. С. 253).
37 Лучиано Заоли (18.08.1922, Сан-Ремо – июль 2006, Сан-Ремо) — математик, преподаватель.
38 См. прим. 34.
39 См.: Каццола П., Моретти М. Русские в Сан-Ремо. Сан-Ремо, 2005. С. 66. Марина
Моретти — филолог, занимающийся историей русской эмиграции в Сан-Ремо, — подтвердила этот факт в устной беседе; соответствующие документы имеются в архиве церкви Христа Спасителя.
40 Автор выражает благодарность Марине Моретти, показавшей могилу семьи Боткиных.
41 ОРГТГ.Ф.126.Ед.хр.9.Л.4.

Юденкова Т. В. Об итальянском архиве М. П. и А. С. Боткиных // Третьяковские чтения. 2009: материалы отчетной научной конференции / науч. ред. Л. И. Иовлева; редкол.: Н. В. Толстая, Т. В. Юденкова. М.: Экспресс 24, 2010.